Уилл сел на скамью у стены. В зале было холодно, огонь в камине едва тлел. Перед его мысленным взором предстали двое мальчишек. Шевелюра одного из них была иссиня-черной, другого – серебристо-белой, напоминающей снег. Он, Уилл, учил Джема играть в экарте, предварительно стащив из гостиной колоду карт. В какой-то момент он начал проигрывать, чего никак не ожидал, и в расстроенных чувствах бросил карты в огонь.

– Ну уж так ты точно никогда не выиграешь, – расхохотался Джем.

– Иногда единственный путь к победе в том и заключается, чтобы сжечь все дотла, – ответил он ему тогда.

Уилл встал, подошел к мишени и выдернул из нее нож. Сжечь все дотла. Все тело болело. Несмотря на иратце, на коже по-прежнему оставались зеленоватые синяки и шрамы, полученные в Кадер-Идрисе. Шрамы теперь останутся навсегда. Они с Джемом сражались бок о бок… Жаль, что он не оценил это по достоинству, ведь это было в последний, в самый последний раз.

В дверном проеме появилась тень. Уилл поднял глаза… и чуть не выронил нож:

– Джем? Это ты, Джеймс?..

– А кто же еще?

Безмолвный брат вошел в комнату. Капюшон был откинут, и он встретился взглядом с Уиллом. Раньше Уилл всегда чувствовал приближение Джема, и тот факт, что Джем появился внезапно, отчетливо говорил о переменах, которые за эти дни произошли с его парабатаем.

«Он тебе больше не парабатай», – прошептал в глубине души тихий голос.

Джем бесшумно затворил дверь. Уилл не сдвинулся с места, ноги отказывались слушаться. Там, в Кадер-Идрисе, он испытал настоящий шок: его побратим был жив, но он был безвозвратно потерян для него.

– Но ведь ты приехал, чтобы повидаться с Тессой…

Джем окинул его долгим, спокойным взглядом. Глаза его теперь были не серебристые, а серо-черные, как аспидный сланец в прожилках обсидиана.

– Неужели ты думал, что я не воспользуюсь шансом поговорить с тобой?

– Не знаю. После битвы ты ушел, даже не попрощавшись…

Джем направился к окну, и Уилл напрягся. В движениях побратима теперь было что-то новое, странное и чужое, не имеющее ничего общего с грациозностью Сумеречных охотников.

Джем остановился.

– Как я мог с тобой попрощаться? – спросил он.

– Как все Сумеречные охотники. Ave atque vale. Здравствуй, брат, и навсегда прощай.

– Но ведь это слова посмертного прощания. Если я не ошибаюсь, их произнес Катулл над могилой брата. Multaspergentes et multaper aequora vectus advenio has miseras, f rater, ad inferias…

Эти строчки были хорошо известны Уиллу. Брат, через много племен, через много морей переехав, прибыл я скорбный свершить поминовенья обряд… Вот на могилу дары… их ты прими… и навек, брат мой, привет и прости! [39]

– Ты знаешь стихотворения на латыни? – Он изумленно взглянул на Джема. – По-моему, ты всегда запоминал музыку, но не слова. Ладно, не бери в голову, это, по-видимому, на тебя повлияли ритуалы Братства. – Он подошел к Джему. – Твоя скрипка в музыкальной комнате. Не хочешь забрать ее с собой? Ведь она всегда была так дорога тебе.

– В Безмолвный город мы можем взять только тело и разум, – ответил Джем. – Скрипка пусть достанется какому-нибудь Сумеречному охотнику, которому в будущем, возможно, захочется поиграть на ней.

– Значит, не мне.

– Я был бы рад, если бы ты о ней позаботился, но тебе я оставил кое-что другое. В твоей комнате лежит шкатулка для серебра. Я подумал, ты захочешь, чтобы она была у тебя.

– Страшный подарок… Он всегда будет напоминать мне о серебре, которое отняло тебя у меня, которое заставило тебя страдать, которое я для тебя искал, но так и не нашел в последние дни.

– Нет, Уилл, – возразил Джем. – В ней не всегда хранилось серебро. Когда-то эта шкатулка принадлежала моей матери. На ней изображена богиня Гуанинь. Говорят, после смерти она замешкалась у врат рая и в этот момент услышала стоны боли, доносившиеся из мира людей. Бросить их – это было выше ее сил. Оставшись на земле, богиня стала помогать тем смертным, которые сами помочь себе не могли. Это божество – утешение всем, у кого болит душа.

– Шкатулочка меня не утешит.

– Перемены не всегда означают потери.

Уилл взъерошил влажные волосы.

– Ну да, – горько произнес он. – Может быть, в другой жизни, когда мы переплывем мрачную реку, на новом витке пресловутого колеса, я вновь обрету своего друга, своего парабатая. Но теперь, когда ты нужен мне больше, чем когда-либо, я тебя потерял.

Беззвучной тенью Джем пересек комнату и встал у камина. В слабых отблесках огня Уилл увидел, что он лучится светом, которого раньше не было. От Джема и прежде исходило сияние – сияние всепоглощающей доброты, – но это скорее напоминало мерцание далекой звезды.

– Я не нужен тебе, – спокойно произнес Джем.

Уилл опустил голову:

– Джем… С тех пор как ты появился в Институте, ты всегда был зеркалом моей души. В тебе я неизменно видел отражение того хорошего, что было во мне. Лишь в твоих глазах я находил прощение и милость. Когда ты уйдешь, обо мне никто не станет так заботиться!

Джем стоял неподвижно, как статуя. Наконец он заговорил, и заговорил горячо, холодная отстраненность Безмолвного брата исчезла.

– Верь в себя, Уилл. Ты и сам можешь быть зеркалом для себя.

– А если у меня не получится? – прошептал Уилл. – Без тебя я даже не знал, что такое настоящий Сумеречный охотник. И если сражался, то всегда рядом с тобой.

Джем подошел к нему, взял за подбородок и посмотрел в глаза. Прикосновение его было ледяным. Уилл закусил губу. Джем, именно Джем, а не брат Захария, прикасался к нему в последний раз… В голове острой бритвой мелькнуло воспоминание, как Джем в трудные минуты похлопывал его по плечу.

– Выслушай меня, Уилл. Я ухожу, но не умираю. И не оставлю тебя окончательно. В боях я буду драться рядом с тобой, я стану силой, помогающей сжимать меч в руке, твердой землей под ногами, светом, ведущим тебя вперед. Нас связывают узы, которые не разрушить никаким меткам. Клятва, которую мы дали, когда стали парабатаями, ничего не изменила, она лишь облекла в слова то, что существовало и без нее.

– А как же ты? Скажи мне, что я могу сделать? Ты же мой парабатай, и я не хочу, чтобы ты ушел во мрак Безмолвного города.

– У меня нет выбора, Уилл. А тебя я хочу попросить лишь об одном – живи счастливо. Пусть у тебя будет семья, я хочу, чтобы ты состарился рядом с теми, кто тебя любит. И если ты хочешь жениться на Тессе, то воспоминания обо мне не должны быть помехой.

– Вполне возможно, что она не захочет пойти за меня, – опустил голову Уилл.

На лице Джема отразилась тень улыбки.

– Думаю, ты уладишь это.

Уилл в ответ тоже улыбнулся. Воспоминания… Перед глазами пронеслись счастливые мгновения их жизни. Вот они с Джемом тренируются в зале, вот носятся по лондонским крышам с клинками серафимов в руках, вот забрасывают Джессамину снежками, укрывшись за стеной снежной крепости во дворе, вот спят на ковре у камина…

«Ave atque vale, – подумал Уилл. – Здравствуй и прощай. Но можно и по-другому: славься и здравствуй». Раньше он не понимал, что скрывается за этими словами. Каждая встреча подразумевает расставание, и так будет всегда, до конца жизни. Но и расставание обещает радость новой встречи. И эту радость он не забудет никогда.

– Мы говорили о том, как сказать слова прощания, – прочитав его мысли, произнес Джем. – Расставаясь с Давидом, Ионафан сказал: «Иди с миром; а в чем клялись мы оба… говоря: „Господь да будет между мною и между тобою. то да будет навеки» [40] . Они больше так и не увиделись, но всегда помнили друг о друге. У нас с тобой так же. Став братом Захарией, я больше не смогу смотреть на мир глазами прежнего Джема, но где-то глубоко внутри я останусь Джемом, которого ты когда-то знал, и буду смотреть на тебя глазами моей души.